Сам-то отец Григорий до сих пор ни сном ни духом не ведает о том, что сотворил, и как благочестивой мирянке жизнь изменил…

Был у одной благочестивой мирянки постоянный повод для уныния: совсем ей вечернее молитвенное правило не поддавалось. Утренние молитвы, до и после еды – хоть и с перебоями, но прочитывались, а вот вечером — никак, душа не лежала.

Вернее, душа-то лежала…

Но стандартно неделя за неделей, из года в год к концу каждого дня умудрялся складываться такой ворох неотложных дел, под которым совсем не оставалось места для молитв «на сон грядущим».

А мирянка считала, что по возможности надо соблюдать все церковные правила и предписания. Если уж жить и спасаться, то будь добра, придерживайся того, что предлагается – вряд ли лишним будет то, что за тысячелетия существования Церкви здесь удержалось и прижилось. Есть десять утренних молитв, и делается в них акцент почти на одном и том же, значит, этого «одного и того же» человеку в духовной жизни и не хватает. Составлено такое длиннющее вечернее правило, в котором практически нет благодарения за день, а больше сокрушение о грехах и прошение пережить ночь «без порока», стало быть, таковое для души будет полезнее. Доверять Церкви, не спорить по мелочам, не поддавать сомнению каждую букву – если и не до конца получалось, то очевидно было, что стоило – она же Мать-Церковь, ей ли не знать, как о своих чадах заботиться.

И потом, удивляло и поражало другое. Молиться-то хотелось. Очень

Запомнилась цитата одного из современных церковных классиков о том, что любовь должна проявляться и в каких-то видимых вещах. Не может влюбленный человек и дня прожить, чтобы любимой не сказать о своих чувствах в самых искренних выражениях… Не может душа любить Бога и не стремиться постоянно говорить Ему об этом. Не желать исповедовать свои грехи, которых набирается волей и неволей, разумом, но так часто – и неразумием.

И правда ведь, хотелось молиться, хотелось с Богом общаться. Рассказать Ему, когда улеглись уже все – и домочадцы, и суета дня – о том, как всё прошло, как скучала без Него, но и скучая даже, наделала почему-то таких-то и таких-то глупостей.

А вместо этого…

Целый вечер посвящен бесконечной веренице дел: быстро с работы прилететь, ужин приготовить, перед этим еще в магазин заскочить либо на рынок, либо и в магазин, и на рынок. После ужина – с детьми: уроки проверяем, доделываем, музыкой занимаемся. В перерывах дом прибираем, и так вроде чистый коврик пылесосим, кому-то звоним, на завтра планы составляем.

И в положенное время, когда уже бы всё закончить и стать на молитву, вдруг оказывается, что сил нет. Но и даже без сил макияж убрать с лица удавалось себя заставить, а на молитву стать и хоть бы одну прочесть – нет!!!

Огромным это было поводом для уныния

На каждой исповеди на «греховном» листочке обязательно присутствовала и строчка «забывала молиться вечером – по лености или нерадению». И ведь ни капельки не безобидной была эта строчка – как так, столько лет исправиться не мочь? Духовник наставлял: приучай себя к молитве, как спортсмен заставляет себя физическую форму поддерживать. Становиться на молитву – это элемент дисциплины. Просто берешь и делаешь, потому что ТАК надо.

Так надо, но так, как раз, и не получалось.

И неизвестно, сколько бы такое положение дел продолжалось, если бы не отец Григорий

Притом, что сам-то он до сих пор ни сном ни духом не ведает о том, что сотворил, и как благочестивой мирянке жизнь изменил…

А было это на Крещение. В одном Киевском Свято-Троицком монастыре. Службы там, если церковный праздник на будний день попадает, в 8.00 начинаются. А доехать куда-либо в Киеве в рабочий день на 8, да и на 9 часов утра – бывает проблематично, а бывает, и невозможно. Особенно, если при этом надо с левого берега Днепра на правый ехать: мостов мало, а машин много, мостов на все машины не хватает…

Как и полагается благочестивой мирянке, и наша в великий праздник Богоявления Господня подготовилась причащаться. Перед этим побывала на вечерней, всё в том же монастыре. Вычитала правило – как обычно, специфически. Вечером свалилась без сил спать, но в 4 утра поднялась, и, сокрушаясь, что опять пропустила «на сон грядущим», прочитала последование ко Причастию уже с утренними молитвами.

Выехала, вроде успевала. Заторы, начавшиеся от самого дома, опасения вызывали, но не выглядели критически. Но один мягко перерастал в другой, другой в третий, а третий уже вовсю выглядел как основательная пробка, которая за пять минут не разъедется. Дорога, которая и без того занимает час времени, в это утро явно и в час не укладывалась…

Опаздывать на службу и без того стыдновато…

А в нашем случае грозило еще и чисто административными взысканиями. Придешь после Евангелия – нельзя причащаться.

Пока ехали, пока время опоздания еще не вырисовывалось четко, продумывался план обходных путей. «Приду, если сильно опоздаю, то будет время развернуться и бегом полететь в тот храм, где на 10 служба. В любом случае, у нас все карты в руках – вчера исповедовались, правило всё прочитано, так что, должны причастить…»

Но тоскливо было мыслить остаться без монастырской службы. Царская, по-настоящему праздничная, громогласная, величественная. Ну и архиерейская заодно. Поэтому расчет был такой – архиерейская длинная, особенно в начале. Вдруг затянется ровно настолько, что успеется подскочить до Евангелия.

Когда время опоздания перевалило за 40 минут, надежды успеть уже почти не было

Залетевши в храм, вся обратилась в слух. За огромной толпой народа не видно было, что происходит у Царских врат, и потому вся надежда была на хор – а вдруг еще только «Единородный Сыне…» поют.

И тут – пронзительно, но так отчетливо прозвучали слова Херувимской… Сомнений, равно как и надежды, не было уже никаких.

Оставалось одно – развернуться и уйти. Ехать в тот храм, где служба позже – учитывая время на дорогу, как раз успевали к началу. Но каким-то таким невыносимым трагизмом повеяло от этого «развернуться и уйти». Здесь ведь служба идет, Господь вот-вот через слова Литургии призовет «Придите ядите…», а в этот момент возьмешь и вильнешь хвостом, отправившись куда-то, где будет точно такая же Трапеза Христова.

Решено было: уезжать. Но пусть это хотя бы самовольством не выглядит – надо пойти к священнику, объяснить, что к чему, пускай благословит в другой храм ехать.

Приложилась к мощам преподобного, почивающим тут же. Стала в длиннющую очередь к исповедывающему священнику. Как раз до конца службы, если всё хорошо пойдет, до аналоя и добралась бы.

И тут вышел отец Григорий

Что так священника зовут, мирянка знала – он личность известная, как и многие в этом монастыре. О нем в газетах пишут, на сайтах печатают – он людям помогает. Но сама мирянка для отца Григория была «одной из». Просто человек из очереди, незнакомое ему, чье-то духовное чадо.

Пока батюшка стоял у аналоя, а народ, впереди стоящий, раздумывал, переходить ли в другую очередь, мирянка сделала решительный шаг.

Задача была одна – объяснить ситуацию, сказать, что имеет намерение ехать в другой храм, понимая и осознавая свою вину за опоздание, но не может поступить так без окончательного слова священника – как-то дико посреди службы уходить.

Отец Григорий выслушал, задал пару вопросов, давно ли в церкви, и часто ли исповедуется и причащается. А затем, помолчав, спросил: «А как думаете, как Вы заслуживаете сейчас, чтобы Господь с Вами поступил?…» «…Поганой метлой гнать меня надо отсююююдааааа», – и вся обида от собственной духовной безалаберности и неспособности предстать пред Богом в нормальном, бодром душевном состоянии излилась горячими слезами. Отец Григорий стал что-то говорить о том, что не наши вычитывания правил Богу нужны, не наши посещения служб «от и до», а то настоящее, что мы можем Ему принести. «Не уезжайте, оставайтесь на службе. В чем еще каетесь?» – такими словами завершил он свою речь.

Когда исповедь уже закончилась, и так мало оставалось времени до причастия, мирянка попыталась угомонить смятение и трезво рассудить. Нарушаешь, не соблюдаешь, преступаешь, падаешь – а в ответ только милость. Опять милость. В который раз, бесконечный уже, милость. И как-то так, мозгом спинным, почувствовалось, что вот сейчас, здесь, в этом порыве благодарности и чувстве такой нужности Богу – ведь опять, несмотря ни на что, к Чаше допустил, – нужен и решительный шаг. А не просто это вялое умилённое «спасибо»…

«Господи, благодарю. Но в ответ на милость Твою, я обещаю, что отныне и до конца своей жизни каждый день буду читать вечернее правило. Как угодно, но буду стараться это обещание сдержать. Только помоги мне, я сама не справлюсь…»

Так начался совершенно новый этап в жизни

Правда, со стороны жутковато это всё выглядело.

Например, в первую же неделю после данного обещания, началось просто какое-то светопреставление. Весь день всё спокойно, а как только ближе к вечеру, стартовал ну настоящий тебе парад планет. На ровном месте в семье ссоры, всё не получалось, тоска, уныние, ропот нападали трехтонные… Одолевала ни с того, ни с сего ненависть ко всему миру и к своим домочадцам в особенности. Гнев в душе возникал до неистовства – и в гневе так могло занести, что на детей кричали, пока голос не садился.

И хоть гнев, хоть ненависть, хоть усталость, но – молитвослов в зубы и читай. Хотя бы механически слова произноси, но не сметь ложиться, пока правило не осилишь… Бывало, засыпала с мыслью, что лучше б и не просыпаться вовсе. Но на утро на душе – покой и безмятежность, и снова хороший день, и такой же, в кромешном ужасе, вечер…

Так – неделю ровно. Потом наступила другая фаза. Усталость и насыщенный вечер никуда ведь и не девались. И ближе к ночи чугунная голова точно так же невыносимо клонилась к подушке. И всё так же невозможно было в этом сонном состоянии читать молитвы. Нашелся другой способ – подъем в 2 часа ночи, молитва, и дальше опять спать. Хоть так, если по-другому, по-человечески, пока никак.

В последующие месяцы с переменным успехом обещание выполнялось

Бывали недели, что ни разу не пропускалось. Но случалось, что опять заносило, и с горем и воплями сердечными, на молитву вставать не удавалось. Тогда каялась, сокрушалась, но лишь утверждалась в мысли, что не отступит.

И каждый день было ощущение, что сегодня прочитала, а завтра уж точно не получится. Каждое правило было как последнее. С таким трудом всё шло – хотя, казалось бы, в чем сложность? Помолись своими словами, и отходи мирно ко сну – Богу твое искреннее сердце нужнее, чем механически отчеканенное последование молитв.

Но в духовной жизни без дисциплины – никак. Это на собственной шкуре проверено и доказано. Сначала себе молитвы отменишь, потом сам себе будешь меру поста выбирать, потом какие-то грехи начнешь оправдывать, а там недалеко до того, что разрешишь себе и заповеди преступать. И духовник говорит, что главное – первое время выстоять, а дальше будет легче, станет очень помогать приобретенный навык к молитве…

На отца Григория мирянка с тех пор с особым благоговением смотрит

Он ей вроде бы причащаться всего лишь разрешил, но сколько всего за этим разрешением стоит – в двух словах ведь не перескажешь.

А недавно поймала себя на мысли, что поговорив с ним лишь один раз на исповеди, так и не здоровается – прихожан много в монастыре, он всех ведь не упомнит, поэтому она и не осмеливается ему про свое «здрасьте» заикнуться. Хотя надо бы.

Вот и на прошлой службе, давая крест целовать, отец Григорий сказал ей бодро так: «Улыбайтесь, воскресенье ведь!» Может, узнал, а может, просто кислого прихожанина решил подбодрить, сам радостью воскресного дня преисполненный…

Журнал «Начало», №2, 2012

Комментарии запрещены.